Часть 1. Взлет.

 Когда я в первый раз увидел эту махину, все мое нутро затрепетало от сознания того, какую мощь он несет в себе, сколько смерти таится внутри него… В небе он был просто великолепен… Летающий дом, скала с мотором… Какими маленькими и немощными казались люди, которые держали всю эту мощь в своих руках… Именно тогда я понял, что хочу всегда быть рядом с этой машиной, что готов каждый день стирать с нее пыль лишь бы быть рядом с ней…
  Думайте, что хотите, но я практически влюбился в эту махину… Радости моей не было предела, когда я стал стрелком одного из бомбардировщиков ТБ-3. Но моя карьера стрелка была весьма короткой и чуть не закончилась плачевно. Когда мы летели всей эскадрильей на другой аэродром, меня посадили задним стрелком на машину с бортовым номером "5". Все шло благополучно, на небе не было ни облачка… Я смотрел на нашу четверку и не переставал восхищаться мощью этой грозной машины и умом тех великих людей, которые её сделали…
  Взглянув на землю, я увидел медленно плывущие вдаль деревни. "Люди внизу, наверное, смотрят на нас, слышат отдаленный рев двигателей, и так же восхищаются… возможно, что некоторые набожные старушки крестятся и что-то бормочут себе под нос," - неслись в голове мысли. "А если я им небольшой салют устрою?.." Голова еще не успела ничего сказать против, а руки уже сами нажали на гашетку… Небольшая очередь рассекла воздух…
 На земле командующий эскадрильей час кричал на меня, называя идиотом, тупицей, паршивым ребенком… "За такой салют к стенке надо ставить и…" В эскадрилье я остался, но к самолетам меня не подпускали. В таком положении меня застала война… Эскадрилья теперь совершала боевые вылеты. Я же сидел на земле с техниками в тишине и покое, пока мои товарищи бились с фашистской гадиной…
 Любые мои попытки попасть в боевой экипаж оканчивались неудачей, и командир каждый раз говорил, что "такой салют нам на войне не нужен". Потери эскадрилья начала нести с самого начала войны. Первой не вернулась Димкина "семерка". Ребята рассказывали, что немец практически насквозь прошил кабину пилотов, и неуправляемый самолет рухнул на землю, став братской могилой для всего экипажа. Это была первая, но, к сожалению, далеко не последняя потеря… Летать ребятам зачастую приходилось практически без истребительного прикрытия. Поэтому целым домой не возвращался никто.
 Люди гибли, а заменять их было некому. Тогда командир все таки решился выпустить меня из земного плена. "Устрой там немцу салют," - с грустной улыбкой сказал он. Командир заметно изменился в последнее время. Стал более замкнут, редко появлялся на свежем воздухе… В его глазах виделась явная усталость. Он устал каждый раз посылать на верную смерть десятки людей, устал от своего звания. Чувствовалось, что он хотел быть с нами, лететь на фронт и слать смерть захватчикам.
 Посадили меня передним стрелком на ту самую "пятерку". Петрович, первый пилот, недоверчиво посмотрел на меня, подошел и сказал: - Учти, Миша, на этот раз все серьезно! Никаких салютов не потерплю. Если сделаешь что-нибудь подобное еще раз, после посадки лично пристрелю тебя. В твоих руках наши жизни и жизни тех, кого мы можем спасти, скинув бомбу на эту сволочь, ты понимаешь? - Да, конечно… - Помни это всегда! Помни, когда увидишь перед собой винт немца, помни это, когда будешь всаживать в него пули. … Я старательно вглядывался в небо, стараясь высмотреть черные точки немецких истребителей, но вокруг было спокойно.
 Петрович уверенно вел бомбардировщик с красной цифрой "5". Рядом шли еще три таких же с номерами "10", "6", и "2". В каждой из них сидели люди, и ни капли страха не было в их сердцах. Они шли на фронт, чтобы повергнуть в ужас немецких солдат, обрушить на них тонны смерти. Мы знали, что летим убивать не людей, но зверей, которым стало чуждо все человеческое. Но никто из нас не мог знать, кто не вернется с этого смертоносного путешествия, и тем более никто из нас не мог знать, что из боевого вылета не вернется тяжелый бомбардировщик с нарисованной от руки на борту пятеркой…

Часть 2. Посадка.

 Бог… Есть ли он или нет?! Разве мог этот добродушный старикан допустить такое?! Тысячи, миллионы людей убивают друг друга. Как мог он допустить, чтобы человек из-за формы своего черепа посчитал себя вправе сжигать живьем беспомощных женщин и детей, пускать их на кости и зубные коронки… Разве бог мог вложить в человека столько ненависти и злобы? Как он, в конце концов, может спокойно наблюдать, как я, молодой здоровый пацан, погибаю в самом начале жизни…
 По земле скользила крылатая тень, увеличивавшаяся с каждой секундой, словно огромная сказочная птица парила над землей. В гробовой тишине раздался треск и скрежет… Птица опустилась на землю… На боку её, подобно кровоточащей ране, краснела пятерка… Когда идет бой, нет возможности долго раздумывать, тем более, о чем-то возвышенном и философском. Впоследствии выдающийся летчик А.И. Покрышкин скажет: "Замешкался, задумался в бою, через три секунды ты не человек, ты - мешок мяса с костями!" Когда налетели немецкие истребители, в голове лишь звучал голос Петровича: "В твоих руках наши жизни и жизни тех, кого мы можем спасти… Помни это, когда будешь всаживать в немца пули…"
 Затем мир резко изменился… Центром вселенной стала маленькая точка, а космос стал вращаться вокруг нее… Леса и поля, которые еще мгновение назад спокойно и даже несколько величаво проплывали назад, вдруг бешено завертелись вокруг меня. Это был бой. Смерть была рядом. Она хотела забрать меня, забрать нас всех. Десятки игл жалили "пятерку". Внезапно я услышал стук сотни молотков в миллиметре от себя, сердце сжалось в одну бешено пульсирующую точку… Захотелось закричать, закрыть глаза…Истребитель проходил над "пятеркой" так, что кабина его оказалась как раз напротив меня. Руки вновь опередили мысль, и сотня смертей понеслась навстречу неосторожному фашисту. Больше он никогда не поднимется в небо… Казалось, я на мгновение увидел лицо немецкого летчика, увидел ужас в его глазах, хотя все случилось в считанные доли секунды. Мессеры ушли… "Пятерка" в пылу боя оторвалась от остальных, которые полетели выполнять задание.
  Лишь теперь я очнулся от некоторого забытья и набрался смелости оглядеть самолет. Немецкая очередь прошила кабину. Второй пилот не двигаясь сидел на своем месте, Петрович еще держался за штурвал, но его лицо мне показалось неестественно бледным… Задний стрелок, с которым я так и не успел познакомиться (для него это был тоже первый вылет) в неестественной позе склонился к пулемету. "Мертв," - прошептал я. Я очнулся от ощущения чего-то странного и необычного… Нос самолета был немного наклонен вниз. "Пятерка" медленно, но верно теряла высоту. Петрович еще был жив и держался за штурвал, но похоже, что были перебиты некоторые тяги управления. Немцы всаживали в бомбардировщик пули с холодным расчетом. Они должны были убить нас, не дать нам выполнить задание… Чувствовалось, что самолет плохо слушался слабеющего Петровича. "Падаем".
 Я вспомнил, как ребята рассказывали про Димку и его "семерку". Только в этот момент я отпустил пулемет и развернулся вперед. В ушах стоял неясный гул, а глаза заворожено смотрели на приближающуюся землю. Зеленая громада леса медленно наплывала на меня, словно хотела проглотить. Я чувствовал себя птицей. Казалось, мне ничего не стоит тихо спланировать и сесть на ту красавицу-ель. Птицы, вы свободны, вы вне войны, вы не идете убивать себе подобных из-за формы своего клюва… Ну почему я не родился птицей?! Что-то одернуло меня. Мысли неслись в голове с лихорадочной скоростью. "Если упадем на лес - точно крышка. Даже такой самолет не выдержит и рассыплется на куски. Лишь бы дотянуть до поля…" Верхушки деревьев проносились прямо под ногами, казалось, этому лесу нет конца. Секунды полета над лесом казались вечностью. Я закрыл глаза. Я словно уснул. Затем был удар, треск и скрежет... А потом тишина, гробовая тишина…

Часть 3. Новый дом.

 Смерть - это то, что никогда не опоздает и придет в точно назначенный срок. Смерть не стоит торопить и от нее нельзя убежать. Даже если ты готов к смерти, она является неожиданностью… Все мы были готовы к смерти, мы шли на смерть ради жизни других, но смерть людей, которые всего несколько часов назад весело разговаривали, шутили, пожимали тебе руку, была очень сильным потрясением. Я открыл глаза… Тело ныло так, словно по нему прошелся табун лошадей, в голове гудели тысячи пчел… Я лежал на земле недалеко от того, что раньше было грозным и мощным самолетом… Приподнявшись, я видел ужасную картину…
 Правое крыло ТБ и стойки шасси отломились при падении, самолет фактически сел на брюхо, оставив на земле длинный след. Ошметки лопастей разбросало вокруг. И тишина… Опять тишина. Смолкли птицы, попрятались насекомые… Все вокруг будто вымерло. Тут я заметил, что у самолета кто-то копошится… Верхний стрелок и механик вытаскивали тех, кто остался в живых. Из восьми человек мы потеряли четверых. Среди них был и Петрович, который умер еще до касания с землей. Своих товарищей мы похоронили там же, рядом с самолетом, который возвышался над их могилами подобно памятнику… Памятнику людской смелости… Петрович сумел развернуть самолет к нашей территории, поэтому нам удалось выйти на наши пехотные части… Решено было отправить нас подальше от линии фронта, чтобы вернуть в ДБА.
  Меня направили служить в новую эскадрилью ТБ, только создающуюся на базе героической дивизии (везде её называли "РОСС"), которая вместе со всеми вела бои с самого начала войны. Командир новой эскадрильи представился мне Олегом, но я заметил, что все называли его либо Старшиной, либо Полковником, хотя сам он носил погоны младшего лейтенанта. На мой вопрос он ответил: "А у нас такой обычай есть, что у каждого своя персональная кличка. А то крикнешь, например, Саня, Серега, Леха, ко мне - половина аэродрома сбежится, включая высший офицерский состав… Непорядок! Так что тебе тоже нужна будет подпольная кличка!" С тех пор я стал Фейстом (на все вопросы насчет значения этого слова, я отвечал, что не могу сказать; мне нечего было скрывать, просто я сам не знал, что это значит). На первом построении Старшина произнес такую пламенную речь про новую тяжелобомбардировочную эскадрилью, что сложилось ощущение, будто на тебя звезду Героя вешают. Красивую речь сказал; летчики-истребители потом подходили и шутили, что, мол, из-за таких красивых слов все перейдут в бомбардировщики… Из всего состава эскадрильи мне запомнились пилоты экипажей: Бишоп и Спарроу (а еще говорят, что у меня странная кличка). После всяких торжественных речей Олег сказал мне, что я буду летать передним стрелком на его ТБ. На следующий день был вылет. Земля вновь завертелась. Вновь десятки молотков стучали вокруг меня, а весь мир определялся двумя точками: мной и ИМ.
 И вновь мы слали друг в друга сотню смертельно жалящих пчел. И лишь когда хищные силуэты немецких истребителей оставались далеко позади и тонны огня уже были посланы на головы врага, можно было отпустить пулемет, вспомнить наш экипаж и 4 наскоро выкопанные могилы на фоне мертвого гиганта-бомбардировщика… И потом, ночью, во сне ко мне возвращаются образы медленно наплывающего леса и лежащей на земле мертвой, но не сломленной духом птицы с краснеющей на боку, подобно кровоточащей ране, пятеркой. А потом снова в бой…